Я тогда только-только училище закончил.
Не успел выпуститься – по телевизору передали – война началась. Ну и распределили меня… прямо туда. Под Новый Год. Юлька плакала, все уговаривала не ехать. А я… ну а что я мог сделать?.. Приказ. Юлька – невеста моя. Мы с ней на выпускном познакомились. Вроде в параллельных классах учились, а как-то друг друга до этого не замечали. Любил я ее. Да и до сих пор люблю. Знаю, рядом она. Так вот, уговаривала Юлька меня, я на своем стоял. Да и как я мог не согласиться? Распределили, все-таки. И поехал.
В конце декабря приехали туда. Все спокойно вроде, не стреляют. Сумки с собой – мечта оккупанта просто. Юля старалась, собирала. Бригада, к которой меня приписали, в тридцати километрах от местной столицы дислоцировалась, в поселке одном. Выделили мне койко-место, поставили на довольствие, все как положено. Назначили командиром роты РХБЗ. Почему именно РХБЗ – до сих пор думаю. Тогда не думал. Нельзя в армии думать – вредно это. Да и бардак вокруг дикий творился.
Дело к Новому Году. Готовимся потихоньку. Почта из дома летит, поздравления, в ответ красные конвертики «воинской корреспондеции» отправляются, приветы, поздравления родным. Мне тоже конверт пришел. Числа 27-го дежурный принес. Передает, а у самого лицо бледное и взгляд как-то странно в сторону отводит. Ну, подумал похмелье у сержанта, бывает. Праздники ж на носу, как-никак. Зато Юля, думаю, написала наконец-то! Сколько ждал, а сам написать не мог, времени не было. Конверт взрезан сбоку – все как обычно, особый отдел бдит. Проверяют, значит.
Достал, читаю. Там всего пара предложений в письме было. Но они меня тогда так из колеи выбили, что до сих пор и не прошло… писала подруга ее, Катька. Одноклассница бывшая. Мол, в доме, где Юля жила, случился взрыв бытового газа. Никто не выжил, подъезд подчистую… а похороны уже прошли. Я окаменел тогда, до вечера не шевелясь на койке сидел, думал о том, что случилось. Жить не хотелось. А вечером – снова письмо. От Юли. Не вскрытое. Я его дрожащими руками открыл, развернул.
Читаю:
«Дорогой мой, любимый К…! Очень по тебе скучаю! Почему ты не пишешь, уже почти две недели прошло, как ты туда уехал! Мне тебя очень не хватает… но, понимаю, что служба, что так надо. У меня все хорошо, дома, в семье все нормально. Только вот… без тебя тяжело очень. И предчувствие нехорошее. Ты, К…, главное помни, что бы ни случилось, я всегда буду рядом с тобой, слышишь? Всегда. Потому, что я очень тебя люблю.
Постараюсь приехать в феврале, а может быть и раньше. Не забывай о своем здоровье, шарфик обязательно носи, и перчатки! Ладно, сейчас немного некогда писать, из газовой службы вот-вот должны придти, что-то с плитой. Люблю тебя больше всего на свете!
И помни, я всегда рядом! Твоя Юлечка»
Я упал на койку и зарыдал. Никого не стесняясь, размазывая по щекам слезы. Знакомый ровный аккуратный почерк, запах ее духов… оба письма лежали рядом. Я тогда понял, что остался один. Вообще один. И внутри ничего не осталось…
31-го декабря мы получили команду переходить в наступление. Наша мотострелковая бригада, оставив небольшой резерв в поселке, стройной колонной двинулась к столице. Кричали штабные аналитики, предупреждали, что бойня будет, и что взять город за одну лишь новогоднюю ночь мы не сможем. А генералы приказ отдали и… и все. Плевать им на аналитиков. Мне тоже было плевать. На все. И на всех. Командно-штабной БТР, на котором я ехал с другими офицерами, тащился в самом хвосте колонны. Офицеры оживленно переговаривались, спорили. Спрашивали о чем-то меня. Я не слушал. Перед глазами стояло ее лицо, такое знакомое, нежное, родное… на глаза наворачивались слезы, я осторожно вытирал их рукавом «афганки». Не потому, что стеснялся, и не хотел, чтобы другие видели, как я плачу, а потому, что любил ее. Очень сильно, и даже слезы, связанные с ней вытирал осторожно…
А потом началась бойня. Я не понял как, я не помню в какой момент. Пространство вокруг утонуло в грохоте, перед глазами мелькнула полыхнувшая броня БТРа, лицо врезалось в промерзшую землю. Вспышка боли, грохот, стрельба… я лежу на земле. Рядом – чья-то рука. Огонь. Мимо медленно, словно во сне, прокатывается горящая БМП, гремит взрыв, взлетает оторванная башня. Я словно в забытьи… бегу куда-то. Кто-то стреляет. Кажется, что даже земля вокруг горит. Меня куда-то тащат. Танк с разорванными траками, развороченный взрывом… шестнадцатиэтажка, складывающаяся, как карточный домик… ее лицо. Юля! Тихий шепот в голове: «ты должен жить, ты должен…». Словно просыпаюсь от этого шепота, мигом оцениваю обстановку. Совсем рядом – железнодорожный вокзал, на площади перед ним полыхает автобус с красными крестами на дверях.
За ним – подбитый санитарный МТЛБ. Крики, стрельба. Слева появляется молоденький сержант с моего взвода.
- Товарищ лейтенант!.. Я машину возьму – прикрою, за машиной всех сюда, во двор выведем!..
Я кажется понимаю, что задумал сержант. Он хочет прикрыть простреливаемое пространство между подбитой техникой и ближайшим двором, и таким образом, защитив раненных грузовиком, вытащить их с площади. Только вот… пацан же еще совсем!..
- Прикрывай, - кричу ему и бегу к грузовику. За спиной слышу, как он вопит что-то, но не обращаю внимания. Я уже в кабине, выжимаю сцепление, передача… ревет двигатель, медленно, слишком медленно выкатывается тяжелый «Урал» на привокзальную площадь. Зашевелись возле автобуса фигурки, ринулись под прикрытие машины. Застрочили пули по кузову, с треском отлетело отстреленное зеркало заднего вида… ничего. Машина мощная, и не такое стерпит. Дверца распахнулась, в кабину, пыхтя, ввалился полковник. Весь в крови, голова забинтована.
- Ну ты, бл*, как ангел с небес! – Кричит. Кричит, а сам не слышит ничего, из ушей тонкие струйки крови стекают…
- Давай назад, бл*, медленно давай! Все уже готовы, ты только не спеши, родной! Давай! Вот так, тихонько!.. Не передави мне «трехсотых», бл*!..
Медленно сдаю назад. Справа от грузовика, прячась за него, словно за щит – раненные. Взрыв, разлетается кабина автобуса впереди, ярко вспыхивает пламя. Поворачиваю голову… из-за гаражей медленно выезжает танк. Ствол направлен прямо на мой грузовик. Сколько танк перезаряжается, 26 секунд? Значит и мне столько осталось. И раненным. И полковнику.
То, что случилось дальше, я до сих пор не могу объяснить. Ни себе, ни кому-то еще. Перед глазами вдруг вспыхивает фраза из письма: «…помни, я всегда рядом. Твоя Юлечка…», и между грузовиком и танком появляется фигура. Я навсегда запомнил ее такой: в своем любимом коричневом пальто, с маленькой сумочкой на плече, в белых рукавичках… смущенно улыбаясь, стоит она на раскрошенной, усыпанной гильзами и залитой кровью брусчатке привокзальной площади. Вокруг – война, а она стоит и смотрит на меня, такая невозможная здесь, в этом аду. Ласковый, теплый взгляд… «Повернись! Юля, повернись!» - крик застрял в горле, танк у нее за спиной немного повел стволом, плюнул огнем. «Я люблю тебя» - шепчут ее губы, в голове – ее голос…
Тюльпан взрыва распускается там, где только что стояла она. Грузовик задним ходом влетает во двор, врезается в ларек. Раненных подхватывают десантники, пробившиеся к вокзалу, плачет полковник. Кровью плачет, размазывает по щекам. Получилось… но как? На негнущихся ногах спрыгиваю на асфальт. Прошу у кого-то сигарету, закуриваю. По щекам текут слезы. Она со мной. Правда. Навсегда.
Не успел выпуститься – по телевизору передали – война началась. Ну и распределили меня… прямо туда. Под Новый Год. Юлька плакала, все уговаривала не ехать. А я… ну а что я мог сделать?.. Приказ. Юлька – невеста моя. Мы с ней на выпускном познакомились. Вроде в параллельных классах учились, а как-то друг друга до этого не замечали. Любил я ее. Да и до сих пор люблю. Знаю, рядом она. Так вот, уговаривала Юлька меня, я на своем стоял. Да и как я мог не согласиться? Распределили, все-таки. И поехал.
В конце декабря приехали туда. Все спокойно вроде, не стреляют. Сумки с собой – мечта оккупанта просто. Юля старалась, собирала. Бригада, к которой меня приписали, в тридцати километрах от местной столицы дислоцировалась, в поселке одном. Выделили мне койко-место, поставили на довольствие, все как положено. Назначили командиром роты РХБЗ. Почему именно РХБЗ – до сих пор думаю. Тогда не думал. Нельзя в армии думать – вредно это. Да и бардак вокруг дикий творился.
Дело к Новому Году. Готовимся потихоньку. Почта из дома летит, поздравления, в ответ красные конвертики «воинской корреспондеции» отправляются, приветы, поздравления родным. Мне тоже конверт пришел. Числа 27-го дежурный принес. Передает, а у самого лицо бледное и взгляд как-то странно в сторону отводит. Ну, подумал похмелье у сержанта, бывает. Праздники ж на носу, как-никак. Зато Юля, думаю, написала наконец-то! Сколько ждал, а сам написать не мог, времени не было. Конверт взрезан сбоку – все как обычно, особый отдел бдит. Проверяют, значит.
Достал, читаю. Там всего пара предложений в письме было. Но они меня тогда так из колеи выбили, что до сих пор и не прошло… писала подруга ее, Катька. Одноклассница бывшая. Мол, в доме, где Юля жила, случился взрыв бытового газа. Никто не выжил, подъезд подчистую… а похороны уже прошли. Я окаменел тогда, до вечера не шевелясь на койке сидел, думал о том, что случилось. Жить не хотелось. А вечером – снова письмо. От Юли. Не вскрытое. Я его дрожащими руками открыл, развернул.
Читаю:
«Дорогой мой, любимый К…! Очень по тебе скучаю! Почему ты не пишешь, уже почти две недели прошло, как ты туда уехал! Мне тебя очень не хватает… но, понимаю, что служба, что так надо. У меня все хорошо, дома, в семье все нормально. Только вот… без тебя тяжело очень. И предчувствие нехорошее. Ты, К…, главное помни, что бы ни случилось, я всегда буду рядом с тобой, слышишь? Всегда. Потому, что я очень тебя люблю.
Постараюсь приехать в феврале, а может быть и раньше. Не забывай о своем здоровье, шарфик обязательно носи, и перчатки! Ладно, сейчас немного некогда писать, из газовой службы вот-вот должны придти, что-то с плитой. Люблю тебя больше всего на свете!
И помни, я всегда рядом! Твоя Юлечка»
Я упал на койку и зарыдал. Никого не стесняясь, размазывая по щекам слезы. Знакомый ровный аккуратный почерк, запах ее духов… оба письма лежали рядом. Я тогда понял, что остался один. Вообще один. И внутри ничего не осталось…
31-го декабря мы получили команду переходить в наступление. Наша мотострелковая бригада, оставив небольшой резерв в поселке, стройной колонной двинулась к столице. Кричали штабные аналитики, предупреждали, что бойня будет, и что взять город за одну лишь новогоднюю ночь мы не сможем. А генералы приказ отдали и… и все. Плевать им на аналитиков. Мне тоже было плевать. На все. И на всех. Командно-штабной БТР, на котором я ехал с другими офицерами, тащился в самом хвосте колонны. Офицеры оживленно переговаривались, спорили. Спрашивали о чем-то меня. Я не слушал. Перед глазами стояло ее лицо, такое знакомое, нежное, родное… на глаза наворачивались слезы, я осторожно вытирал их рукавом «афганки». Не потому, что стеснялся, и не хотел, чтобы другие видели, как я плачу, а потому, что любил ее. Очень сильно, и даже слезы, связанные с ней вытирал осторожно…
А потом началась бойня. Я не понял как, я не помню в какой момент. Пространство вокруг утонуло в грохоте, перед глазами мелькнула полыхнувшая броня БТРа, лицо врезалось в промерзшую землю. Вспышка боли, грохот, стрельба… я лежу на земле. Рядом – чья-то рука. Огонь. Мимо медленно, словно во сне, прокатывается горящая БМП, гремит взрыв, взлетает оторванная башня. Я словно в забытьи… бегу куда-то. Кто-то стреляет. Кажется, что даже земля вокруг горит. Меня куда-то тащат. Танк с разорванными траками, развороченный взрывом… шестнадцатиэтажка, складывающаяся, как карточный домик… ее лицо. Юля! Тихий шепот в голове: «ты должен жить, ты должен…». Словно просыпаюсь от этого шепота, мигом оцениваю обстановку. Совсем рядом – железнодорожный вокзал, на площади перед ним полыхает автобус с красными крестами на дверях.
За ним – подбитый санитарный МТЛБ. Крики, стрельба. Слева появляется молоденький сержант с моего взвода.
- Товарищ лейтенант!.. Я машину возьму – прикрою, за машиной всех сюда, во двор выведем!..
Я кажется понимаю, что задумал сержант. Он хочет прикрыть простреливаемое пространство между подбитой техникой и ближайшим двором, и таким образом, защитив раненных грузовиком, вытащить их с площади. Только вот… пацан же еще совсем!..
- Прикрывай, - кричу ему и бегу к грузовику. За спиной слышу, как он вопит что-то, но не обращаю внимания. Я уже в кабине, выжимаю сцепление, передача… ревет двигатель, медленно, слишком медленно выкатывается тяжелый «Урал» на привокзальную площадь. Зашевелись возле автобуса фигурки, ринулись под прикрытие машины. Застрочили пули по кузову, с треском отлетело отстреленное зеркало заднего вида… ничего. Машина мощная, и не такое стерпит. Дверца распахнулась, в кабину, пыхтя, ввалился полковник. Весь в крови, голова забинтована.
- Ну ты, бл*, как ангел с небес! – Кричит. Кричит, а сам не слышит ничего, из ушей тонкие струйки крови стекают…
- Давай назад, бл*, медленно давай! Все уже готовы, ты только не спеши, родной! Давай! Вот так, тихонько!.. Не передави мне «трехсотых», бл*!..
Медленно сдаю назад. Справа от грузовика, прячась за него, словно за щит – раненные. Взрыв, разлетается кабина автобуса впереди, ярко вспыхивает пламя. Поворачиваю голову… из-за гаражей медленно выезжает танк. Ствол направлен прямо на мой грузовик. Сколько танк перезаряжается, 26 секунд? Значит и мне столько осталось. И раненным. И полковнику.
То, что случилось дальше, я до сих пор не могу объяснить. Ни себе, ни кому-то еще. Перед глазами вдруг вспыхивает фраза из письма: «…помни, я всегда рядом. Твоя Юлечка…», и между грузовиком и танком появляется фигура. Я навсегда запомнил ее такой: в своем любимом коричневом пальто, с маленькой сумочкой на плече, в белых рукавичках… смущенно улыбаясь, стоит она на раскрошенной, усыпанной гильзами и залитой кровью брусчатке привокзальной площади. Вокруг – война, а она стоит и смотрит на меня, такая невозможная здесь, в этом аду. Ласковый, теплый взгляд… «Повернись! Юля, повернись!» - крик застрял в горле, танк у нее за спиной немного повел стволом, плюнул огнем. «Я люблю тебя» - шепчут ее губы, в голове – ее голос…
Тюльпан взрыва распускается там, где только что стояла она. Грузовик задним ходом влетает во двор, врезается в ларек. Раненных подхватывают десантники, пробившиеся к вокзалу, плачет полковник. Кровью плачет, размазывает по щекам. Получилось… но как? На негнущихся ногах спрыгиваю на асфальт. Прошу у кого-то сигарету, закуриваю. По щекам текут слезы. Она со мной. Правда. Навсегда.
